История И. В. Юнкер и Ко

История «И.В. Юнкер и Ко».

Конец 1850-х—начало 1860-х гг. были о переломным периодом в развитии частного банкирского промысла в России. Реформы начала 1860-х гг., атмосфера либеральных преобразований, изменившееся отношение к кредиту, некоторые изменения в законодательстве о евреях, отмирание института придворных банкиров,— все эти явления способствовали оживлению финансовых отношений, появлению новых банкирских домов и контор. Разумеется, важным фактором в этом процессе было накопление капиталов торговыми домами и процесс постепенного перехода некоторых из них к занятиям банкирским промыслом.

Банкирский дом «И.В. Юнкер и Ко» развивался именно по такому сценарию.

У истоков это мощного финансового института стоял Иван Васильевич (Иоганн Вильгельм) Юнкер, преплетчик, мастер по изготовлению футляров. В 1818 Юнкер приехал в Санкт-Петербург на заработки и стал хозяином галантерейного магазина. Позднее с помощью брата Федора Васильевича (Фридриха; Иоганна Христиана Адольфа Фридриха), также мастера-переплетчика, приехавшего в Санкт-Петербург в 1824, основал шляпное заведение. В 1832 братья открыли шляпное заведение в Москве; продавали товар на Нижегородской ярмарке.

В 1836 братья приняли финляндское подданство и стали официально именоваться «фридрихсгамскими купцами». В 1839 они открыли учетную контору в Санкт-Петербурге, занимавшуюся переводом и разменом денег. После смерти И.В. Юнкера (1846) его заменил третий брат Лев Васильевич (Христиан Людвиг) Юнкер. Дела фирмы шли успешно, и к 1846 ее капитал достиг 500 тысяч рублей.

В 1860-х гг. контора Юнкеров получила право покупки и страхования облигаций государственных выигрышных займов и полностью переключилась на банковские операции., а в 1869 Л.В. Юнкер вместе с сыном умершего Ф.В. Юнкера Александром (Александром Фридрихом) Юнкером и некоторыми родственниками основал банкирский дом «И.В. Юнкер и Ко» с капиталом 2 миллиона рублей и правом вести операции в Москве, Санкт-Петербурге и Нижнем Новгороде. Главная контора банкирского дома находилась в Москве, где было приобретено здание на Кузнецком мосту. До начала 20 века банкирский дом сохранял исключительно семейный характер, совладельцами его были представители нескольких немецких семей, связанные родственными отношениями.

В 1900 дела банкирского дома в Москве вели В. Леманн, А.А. Бокельман и Федор Федорович (Фридрих Карл) Юнкер, сын Ф.В. Юнкера, в Санкт-Петербурге — Борис Федорович (Бернгард Карл Вильгельм) Юнкер, другой сын Ф.В. Юнкера, и Василий Егорович (Вильгельм) Винтерфельдт. Капитал банкирского дома к 1911 составил 5 миллионов рублей. Банкирский дом поддерживал тесные отношения как с российскими, так и с иностранными банками, выполняя их корреспондентские поручения в России.

В 1912 для расширения масштабов дела банкирский дом был реорганизован в акционерный коммерческий банк под тем же названием. Учредительская операция была проведена на основе слияния с небольшим Псковским коммерческим банком, контролировавшимся группой прибалтийских немцев. Контрольный пакет акций нового банка с акционерным капиталом 20 миллионов рублей хозяева банкирского дома оставили за собой, председателем правления был избран В.А. Леманн, товарищами председателя — Ф.Ф. Юнкер и А.А. Бокельман, совет возглавлял Р.И. Прове. Банк специализировался на операциях с государственными и частными ценными бумагами; в здании на Кузнецком мосту была организована неофициальная фондовая биржа, где собирались любители биржевой игры. По объему операций с ценными бумагами он занимал 2 место среди московских банков после Купеческого банка, участвовал в эмиссионно-синдикатских операциях с ведущими петербургскими банками (Международным, Азовско-Донским и др.). Однако самостоятельной роли в финансировании росссийской промышленности не играл.

В обстановке начавшейся в период Первой мировой войны «борьбы с немецким засильем» хозяева банка продали контрольный пакет его акций петроградскому финансисту Д.Л. Рубинштейну, главе Русско-Французского банка, входившему в окружение Г.Е. Распутина. В связи с арестом Рубинштейна в 1916 по обвинению в финансовых махинациях российскими государственными ценными бумагами контрольный пакет акций банка перешел к московскому промышленнику и финансисту Н.А. Второву, переименовавшему банк в Московский промышленный банк (бывший «И.В. Юнкер и Ко»). Совет банка возглавил Второв, правление — суконный фабрикант Н.Т. Каштанов. Банк стал финансовой опорой торгово-промышленной группы Второва, его акционерный капитал к лету 1917 увеличился до 40 миллионов рублей.

После Октябрьской революции 1917 года банк был национализирован в соответствии с декретом о национализации частных банков от 14 декабря 1917.

Нельзя обойти вниманием тот факт, что семейство Юнкер оставило след не только в истории российского банковского дела, но и дала миру выдающегося ученого, одного из первых исследователей Африки Василия Васильевича Юнкера.

Русский архитектор Карл Мюфке

Карл Людвигович Мюфке (Карл-Герман-Людвиг Людвигович Muffke- 1868 г.р.) относится к числу тех русских интеллигентов XIX века, вокруг которых всегда витает дух легенды, слухов, мифов и недосказанности, хотя его внешняя деятельность, как архитектора и блестящего педагога, приверженца академического неоклассицизма и модерна, описана в многочисленных научных и исторических статьях.

Но, как всегда, в такого рода текстах за научностью пропадает живой человек. Так случилось и с Мюфке, о котором известно все и – ничего. Когда в начале тридцатых годов в возрасте 65 лет (1933) архитектор скончался от голода,

лишенный средств к существованию и вынужденный кормиться от продажи вышивок, которые он, целыми днями сидя у окна, вышивал, то за гробом шло всего три человека: бухгалтер, председатель месткома и директор научной библиотеки Саратовского университета.

Ни жены, ни сыновей, ни близких родственников, ни коллег, ни учеников. То ли время было такое, то ли дотошный и неуступчивый характер тому виной, хотя знавшие говорили о нем как о тонком, вежливом, тактичном и кристально честном человеке, то ли еще что-то – неизвестно.

Неизвестно ничего и о его детстве, неизвестно и о том, как он воспринял революцию семнадцатого и почему не уехал тогда за границу, как многие интеллигенты. Скорее всего, потому что не хотел бросать строительство своего университета, чему отдал слишком много сил и двадцать лет жизни. Неизвестно и что стало с его детьми.

А между тем у него было пять младших братьев и сестра, оставшиеся в Воронеже вместе с отцом, известным в городе аптекарем. Но старший сын Карлуша не пожелал следовать по стопам отца, а решил попытать свою судьбу в Петербурге, куда уехал учиться на архитектора. И у него все получилось.

За отличные успехи он был награжден малой и большой серебряными медалями, по окончании Императорской академии художеств отправлен в числе шести лучших стажироваться за границу за счет Академии. В двадцать семь лет – дипломированный художник-архитектор с жаждой и желанием творить.

По возвращении из-за границы, Карла Мюфке распределяют в Казань заведующим школой художеств, где он проработает тринадцать лет и сделает себе имя, благодаря в первую очередь двум проектам: здания школы Художеств, где преподавал и был заведующим, и дома Ушковой.

Дом Ушковой – краса и гордость старой Казани — был заказан молодому архитектору богатым наследником и промышленником Алексеем Ушковым для своей невесты Зинаиды Николаевны. Одновременно с этим домом по тому же проекту перестраивается и отделывается известный дом на Пречистенке,20 в Москве.

Так молодая жена получает в подарок сразу два дома, но они ее, в отличие от казанцев, не восхитили. Зинаида Николаевна была дама капризная, умевшая влиять на своего мягкого молодого мужа, но брак после десяти лет супружества все равно распался. Вторая женитьба, на балерине Большого театра Александре Балашовой, потребовала новой перестройки дома.

Так появляется известная зеркальная комната, в которой все стены были отделаны зеркалами. Именно по этой причине здание было передано Айседоре Дункан под балетную школу самим А.В.Луначарским. Сюда же после свадьбы в 1922 году переселится и Сергей Есенин, проживший здесь два года. Удивительная все-таки штука история, связывающая казалось бы совершенно разные линии, пересекающиеся не только в человеческих судьбах, но и в домах.

Дом Ушковой — не первый проект в архитектурной карьере Карла Мюфке. Первым была построена школа Художеств, всего спустя шесть лет после приезда в Казань. Здание школы было его любимым детищем, ставшим украшением города, а имя архитектора — популярным. У него появились богатые заказчики.

Здание выполнено в модном псевдорусском стиле и очень функционально, чему способствовал личный педагогический опыт мастера. Здесь и спецклассы для рисунка, великолепный актовый и выставочные залы, целиком остекленный третий этаж под мастерские художников, и зеркальные окна.

Словом, Мюфке проектировал школу не только как архитектор, но и как человек, отвечавший за учебный процесс и подготовку специалистов. В этой школе он встретил и свою будущую жену Наташу Арбузову, которая была его ученицей. Она стала любовью всей его жизни и родила ему двух сыновей.

У них были общие интересы и увлечения, они организовывали спектакли и концерты. Молодой, модный и богатый, он был абсолютно счастлив, но счастье внезапно закончилось: от небольшой опухоли умерла его любимая жена, его «жемчужина", как он называл свою жену. Через год умер отец и тогда близкие всерьез начали опасаться за психическое здоровье архитектора.

Зная дальнейшую судьбу Карла Мюфке, кажется, что он так и не оправился от того удара. Началась депрессия, потом нервные расстройства и срывы. Однажды, после очередных выборов заведующего школой, он не выдержал и высказался о новом заведующем крайне оскорбительно («Такому сумасшедшему доверяют школу!»), на что коллеги потребовали его исключения.

Мюфке отправили в отпуск, дело еле-еле замяли и если бы не помощь его друга Василия Разумовского, бывшего профессора Казанского университета, ставшего к тому времени ректором Саратовского университета, то неизвестно, что было бы с Мюфке дальше.

Но Разумовский пригласил его в Саратов для проектирования и строительства нового университета. Причем новый ректор поставил перед пригласившими его в Саратов условие: он лично будет выбирать архитектора для строительства своего университета.

И выбрал Мюфке, т.к. знал его не только как архитектора особняка для богатых Ушковых, но прежде всего, как строителя Казанского университета, в котором он трудился с 1903 года, следуя строгому классическому стилю, в котором университет проектировался изначально.

Так в 1909 году, параллельно с преподаванием в Казани, архитектор начал работу над проектом Саратовского университета, длившуюся три года. Как преподаватель Карл Мюфке знал, что требуется для учебного процесса, но знал он и то, что его замысел потребует много времени и сил.

Заказ был грандиозным, но именно о таком он мечтал всю жизнь и потому встретил предложение с радостью. Ему нравился масштаб работы и возможность реализоваться. Мюфке хотел создать не просто ряд учебных зданий, а целый ансамбль, в котором все находилось бы в гармоничном единстве, начиная от портиков, лестниц и прочих мелочей и кончая внутренними интерьерами и аудиториями — с хорошей акустикой, хорошими большими досками, удобными местами для студентов.

Он строил храм и отношение к строительству было как к Божественному заданию. Весь материал Мюфке заказывал лично, каждый день он приходил на стройку в течение двадцати лет, когда не было финансирования, деньги брал в долг или выдавал зарплату рабочим из личных средств.

За время строительства не погиб ни один рабочий, хотя было всякое. О грандиозности замысла университета, который первоначально планировалось построить на Соколовой горе, говорит сам архитектор:

«Меня, как архитектора-художника, не может не прельщать мысль построить Университет на таком видном месте, как Соколовая гора. Здесь Университет красовался бы над всем Саратовом и был бы виден далеко с Волги и почти изо всего города; в свою очередь из Университетских зданий открывался бы чудесный вид на Волгу и Заволжье.

Очень важно и то, что все здания для всех факультетов могли бы быть построены в одном месте. Можно было бы расположить их уступами, на широких террасах горы, так, чтобы ряд зданий возвышался над другими, а на центральном высоком месте из общей группы выдвигалось бы величественное здание, и вся общая масса сооружений увенчалась бы на фоне неба красивым силуэтом Университетского храма.

Террасы можно было бы соединить широкими лестницами и красиво скомпонованными подъемами-пандусами, устроить колоннады, перекинуть арки и тому подобное. — вообще обработать художественно не только часть горы, занимаемую самим зданием, но и всю ближайшую часть ее, дороги и подъемы к Университетским зданиям, заполнив свободные места насаждениями, устроив фонтаны, водоемы, спуски для воды и так далее.

Таким образом, вся часть Соколовой горы вместе с Университетскими сооружениями представляла бы одно художественное целое. Если предоставить простор художественной фантазии и не стесняться в материальных средствах, то здесь можно было бы создать нечто сказочно-прекрасное. »

К сожалению, дефицит средств и потенциальная возможность сползания университета в Волгу, не позволили реализовать этот проект. Но в нем чувствуется творческая мощь мысли архитектора, грандиозность замысла и готовность его реализовать. Тем не менее, и то, что удалось сделать Карлу Мюфке, несмотря на первую мировую войну, февральскую и октябрьскую революции, страшные первые послереволюционные годы и жуткий голод в Поволжье, достойно восхищения.

Говорят, что и сегодня преподаватели дерутся за «его» аудитории, где слышен даже шепот и видно, что написано на огромных досках с самой дальней точки. Этот заказ стал для архитектора лебединой песней, стоившей ему здоровья, денег и личной жизни.

После смерти первой жены, он долго не женился, в Саратов уехал один, оставив детей на попечении бабушки. Через семь лет, когда первые университетские здания уже были закончены и приняли первых студентов, а для себя он построил большой дом, Карл Мюфке решает, наконец, жениться второй раз.

К нему приезжают дети, и все должно было бы наладиться. Но молодая жена не стала матерью для его сыновей, а работа, на которой он пропадал почти все время, не способствовала налаживанию отношений. И не только с женой, но и с детьми.

В конечном итоге, жена сбежала, с детьми найти общий язык не получилось, время было упущено. И хотя вроде и финансовых проблем не было, и дом был, но не было главного — любви. Зато появились два академических ансамбля-красавца — Университет и Клинический городок, краса и гордость Саратова, вписавшие имя великого русского архитектора в Вечность.

Швейцарский архитектор крымского Южнобережья |Architecte suisse de Crimée

В центре Ялты, в окружении пышных магнолий, лавров и кипарисов приютилась старинная вилла в мавританском стиле – бывший особняк Е.Ф. Лищинской. В двух шагах плещутся ласковые волны Черного моря, набережная чуть ли не круглый год залита щедрым южным солнцем, воздух напоен терпкими ароматами цветов, эфирных масел и водорослей. Именно здесь расположен Ялтинский историко-литературный музей. Это один из старейших музеев Украины, который был основан в 1892 году при Ялтинском отделении Крымско-Кавказского Горного Клуба.

Много историй могут поведать его хранители – об античном прошлом славной Тавриды, о временах бесконечных походов, завоеваний и миграций через Крымский полуостров, об ожесточенных схватках и кровопролитных сражениях, которые терзали крымскую землю на протяжении всей ее истории, и наконец – о писателях, путешественниках, ученых и поэтах, которые были частыми гостями в приветливом южном краю. Сегодня мы расскажем историю крымского архитектора, уроженца Швейцарии Карла Эшлимана.
Имя Карла Эшлимана (1808-1893) историки незаслуженно обходят вниманием. А между тем этот отважный и трудолюбивый швейцарец более полувека своей жизни посвятил благоустройству Таврического края, здесь он построил многочисленные здания, памятники, церкви. О крымской судьбе швейцарского градостроителя рассказала заведующая отделом культуры Ялтинского историко-литературного музея Людмила Михайловна Иванова.

Наш герой родился в городке Бургдорфе (кантон Берн), расположенном в долине Эмменталь, родине знаменитого сыра. Изучал архитектуру в Берне и в странах Западной Европы, затем занимал должность помощника городского архитектора Берна.

О далеком солнечном Крыме молодой градостроитель, наверное, в ту пору и не помышлял. Если бы не вмешался Его Величество Случай. В газете Эшлиман прочитал объявление, что богатая семья ищет попутчика своему сыну для поездки на юг России. Речь шла о молодом графе Ошандо-де-ла-Банда. Испанский аристократ отправлялся в Крым по приглашению княгини А.С. Голицыной, поправить свое здоровье. Голицына, будучи проездом в Швейцарии, познакомилась с семьей графа и, узнав, что их сыну врачи рекомендовали теплый климат, любезно пригласила погостить в своем кореизском имении. В конкурсе на должность попутчика из 29 кандидатов выбрали Карла Эшлимана.

В Кореиз молодые люди приехали летом 1828 года. Княгиня Голицына оказала им весьма любезный прием, и Карл задержался в гостеприимном имении дольше, чем предполагал.

А тем временем на юге России разразилась чума. Дороги на Одессу, где у Эшлимана остались вещи, перекрыли. Княгиня Голицына решила помочь молодому архитектору, предложила выгодное место в своем имении. Это еще не все. Именно здесь, на солнечных берегах Тавриды, омытых изумрудными волнами ласкового моря, в доме князей Голицыных Карл Иванович Эшлиман (как его стали величать в России) встретил свою судьбу.

Елена Маурер, также уроженка Швейцарии, оказалась в Крыму случайно, как и ее будущий супруг Карл. Случайность или предуведомление свыше – судить читателям. Отец Елены занимал высокий пост в городе Шаффхаузен, придерживался в политике республиканских взглядов. После свержения Наполеона он впал в немилость, был объявлен сторонником диктатора, и, несмотря на все его заслуги, Якова Маурера уволили с должности. Не перенеся такого удара судьбы, Маурер заболел и вскоре умер. После него остались вдова и дети, которые были не прочь покинуть город, где все напоминало о печальных событиях. В дело опять-таки вмешался Случай.

Однажды ночью в дом постучалась незнакомка и попросила укрыть ее на ночь от полиции. На утро она уговорила дочь Маурера Елену сопровождать ее до городских ворот. Новые знакомые, видимо, понравились друг другу и не расставались до самой Лифляндии, где у баронессы Крюднер (так звали таинственную незнакомку) было собственное имение. Баронесса увлекалась модным в то время течением мистицизма, что в глазах швейцарских властей выглядело как посягательство на религиозные устои христианской церкви. Новоявленная проповедница была персоной нон грата в патриархальных кругах швейцарской аристократии.

Прибыв зимой 1817 года в ее имение в Лифляндской губернии (в то время – территория Российской империи, сегодня она разделена между Латвией и Эстонией), Елена написала матери в Швейцарию, и вскоре семья воссоединилась. Баронесса пригласила не только вдову Маурер, но и всех ее детей, оставшихся в Шаффхаузене, присоединиться к ней в России. Мауреры с радостью согласились: вначале они жили в Лифляндии, а затем переехали в Крым вместе с баронессой Крюднер, которую пригласила А.С. Голицына, также поклонница мистицизма.

В Крыму вдова Маурер купила небольшое имение на берегу реки Альмы, у деревни Азек под Бахчисараем. Здесь и повстречались Елена Маурер и Карл Эшлиман. Вскоре поженились и прожили в Крыму долгую и счастливую жизнь.

В 1829-31 годах Эшлиман работал в основном в имении княгини Голицыной, здесь он построил красивейшую церковь и часовню в готическом стиле (увлечение готикой объяснялось, скорее всего, «мистическими» пристрастиями хозяйки). До наших дней эти архитектурные жемчужины не сохранились.

Голицына познакомила своего швейцарского протеже с графом М.С. Воронцовым, занимавшим пост Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора. Воронцов оценил по достоинству талант, работоспособность и деловую хватку молодого архитектора и предложил ему должность помощника архитектора Южного берега Крыма. Эшлиман согласился и с 1 января 1832 года поступил на Российскую службу. А уже 16 октября 1834 года, после ухода в отставку первого архитектора Эльсона, Эшлиман был назначен на его пост с возложением на него права всех казенных построек, а также надзора за частным строительством.

К сожалению, собственно архитектором на Южном берегу Эшлиману довелось выступать не часто: чаще всего Карл Иванович был исполнителем, а не автором проектов.

В 1835-37 годах он построил в Ялте по проекту архитектора Г. Торичелли собор святого Иоанна Златоуста. Это был первый православный храм, возведенный в Ялте после присоединения Крыма к России. Импозантный собор, в стиле древних византийских базилик, живописно расположился на Поликуровском холме.

Во время строительства храма Карл Иванович писал графу Воронцову: «… по справкам, собранным мною у старожилов деревень, ялтинских и аутских греков, древний храм в Ялте носил имя святого Иоанна Златоуста – касательно того же, какие иконы писать на иконостасе, я совершенно никаких на то познаний не имею». Да и неудивительно, ведь Эшлиман и вся его семья принадлежали к евангелисткой церкви. Иконы для иконостаса и сам иконостас были изготовлены в Одессе у мастера Игнатия Полуинского. Храм же был освящен во имя одного из главных святых восточно-христианской церкви – Иоанна Златоуста.

На следующий день после освящения храма Ялту посетил император Николай I и его супруга императрица Александра Федоровна. Поднявшись к храму на Поликуровский холм, Николай I был очарован открывшимся видом на Ялту. Некоторые историки утверждают, что это и подтолкнуло его присвоить Ялте статус города.

В годы Второй мировой войны храм был разрушен. Сохранилась только высокая колокольня, которой любовались ялтинцы и гости южнобережной столицы. В 1998 году церковь была восстановлена.

В 1843 году по поручению князя Воронцова Эшлиман составил план города Ялты, который был впоследствии утвержден императором Николаем I.

В 1848 году по проекту Эшлимана были построены Байдарские ворота – памятник строителям южнобережной горной дороги Ялта-Севастополь.

У архитектора была большая семья – четверо сыновей и пять дочерей. Богат Эшлиман никогда не был, отличался умеренностью в своих запросах. О его скромных доходах свидетельствует хотя бы тот факт, что когда ему предложили купить большой участок земли за 500 рублей в районе Ливадии, он отказался, так как не нашел необходимой суммы.

Умер Карл Иванович 16 апреля 1893 года в возрасте 85 лет в особняке, построенном им самим – «Планжи-Сарае» (сейчас это жилой дом №36 по улице Свердлова в Ялте). В память о заслугах швейцарского архитектора, который по праву считался уже русским градостроителем, высочайшим разрешением императора Александра III К.И. Эшлимана похоронили за церковной оградой собора Иоанна Златоуста на площадке, обращенной к городу и морю. Прах Эшлимана покоился под сенью православного храма до 1969 года, затем был перенесен на Поликуровский мемориал, где находится и поныне. На могиле архитектора установлен памятник из черного лабрадорита в форме четырехугольной пирамиды. На памятнике высечена любопытная символика – циркуль и наугольник. «Это масонские символы, – комментирует Людмила Михайловна Иванова. – Но это также и инструменты строителей. Я встречала такую символику и на других надгробных памятниках инженерам».

Старший сын архитектора, Александр Карлович Эшлиман (1839-1899), окончил Петровско-Разумовскую академию и Московское императорское техническое училище (сейчас – Московский государственный технический университет им. Н. Э. Баумана). Дослужился до действительного статского советника и вышел в отставку.

Михаил Карлович Эшлиман (1846-1894) также окончил Петровско-Разумовскую академию, стал агрономом. Он был женат на сестре известного русского электротехника Яблочкова – Елене Николаевне. Младший сын, Владимир Карлович Эшлиман (1851-1908), стал архитектором и художником.

Неизвестно, как сложились судьбы четырех дочерей Эшлимана – Софии, Елизаветы, Марии, Анны. О дочери Каролине Карловне известно лишь, что она долго жила с отцом, написала о его жизни воспоминания. Благодаря ей мы и узнали большую часть сведений о швейцарском архитекторе Южнобережья. В своих беседах отец много рассказывал ей о своих встречах и беседах с выдающимися деятелями и с простыми людьми, очевидцами Александровской и Николаевской эпох. Каролина Карловна уговаривала отца писать мемуары, но он со свойственной ему деликатностью отвечал: «Мемуары только тогда имеют цену, когда они написаны правдиво, подробно и откровенно: мне пришлось бы беспокоить тех, кто давно в гробу лежит, ворошить память не только людей достойных и честных, но также многих, кто этими качествами не обладал. Не хочу своими записями никого огорчать».

Неизвестно крымским историкам и о том, как сложилась судьба потомков Карла Эшлимана. Их след теряется после революции 1917 года. Последней оставалась в Крыму Каролина Карловна. Ее здесь видели до 1918 года, куда она направилась затем – неизвестно. Интересная деталь – после вступления России в Первую мировую войну, крымским немцам предложили выехать подальше от линии фронта. Это было мирное выселение, а не насильственная депортация. Вполне возможно, что крымских швейцарцев приняли за немцев и склонили к переезду. Таким образом, не исключено, что потомки Эшлимана вернулись на свою историческую родину. «В Москве сейчас живет правнучка архитектора Елена Александровна Эшлиман, — рассказала Людмила Михайловна. – По ее словам кто-то из потомков ялтинского архитектора сегодня живет в Швейцарии, предположительно в кантоне Берн, но связаться с ними до сих пор не удалось. Нам было бы очень интересно узнать, как сложилась их судьба за пределами России».

Возможно, кому-то из читателей об этом известно? Откликнетесь, дорогие любители истории! Ваши письма редакция передаст в Ялтинский музей.

Как архитектор модерна Эктор Гимар создал скандальные входы в метро, ставшие шедеврами

Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.

Его творения называли кощунственными и великолепными, разрушали и воспевали, волна заказов от восхищенных богачей соседствовала с ожесточенной криткой со стороны представителей церкви… Эктор Гимар объединил изящные искусства и суровую индустрию, создав одну из визитных карточек Парижа – причудливые арки входов в метро.

Эктор Жермен Гимар родился в Лионе, но, когда юноше исполнилось пятнадцать, семья переехала в Париж. Там он и начал свое обучение в Национальной школе декоративных искусств, продолжил в знаменитой Парижской школе изящных искусств и в возрасте двадцати лет получил свой первый заказ – ему предстояло спроектировать парижское кафе.
Творческий путь Гимара начался рано. В юности он увлекался неоготикой, однако, посетив Брюссель и увидев работы архитектора Виктора Орта, он влюбился в причудливый стиль ар нуво. По пути во Францию Гимар повторял слова Орта: «…брать не цветок, но его стебель» — и вскоре переработал все свои текущие проекты с духе криволинейного модерна. Пластичные линии, похожие на побеги, изящные плетения, завихрения, изгибы и волны… В эскизах с тех пор к своей изящной монограмме архитектор добавляет слова «стиль Гимар». И это была не прискорбная гордыня успешного художника – Гимар действительно стал провозвестником ар нуво во Франции.

Первая знаменитая постройка Гимара – это многоэтажный доходный дом Кастель Беранже. Консервативная часть парижской публики немедленно окрестила это здание попросту «сумасшедшим домом». Гимар снабдил вход в здание асимметриными коваными воротами, где не было ни одного повторяющегося элемента. Он был, в сущности, первым, кто начал проектировать утилитарные конструкции без ритмичных орнаментов, как самоценное произведение искусства со свободной композицией. Даже в своих ранних постройках Гимар смело сочетал разнородные элементы – кирпич и природный камень, ковку и скульптуру, превращая фасады в подобие музыкальных композиций.

Архитектор отрицал классическую симметрию фасадов – да и вообще привычное положение вещей в строительстве. Например, мог расположить окна не на одной линии и даже не в строгом ритме, пропагандировал идею свободного, не выделенного фасада. При этом он прекрасно умел вписывать свои постройки в специфическую парижскую городскую среду, «втискивать» между историческими постройками так, что здание не теряло своей привлекательности, а улица становилась светлее и гармоничнее. Гимар заботился и о том, чтобы внутреннее пространство здания было светлым, уютным и комфортным.
Любимым материалом Гимара стал металл, позволявший воплощать самые фантастические идеи. Его проекты были фантазийными и эстетически изощренными, но он интересовался новыми технологиями и много думал о том, как усовершенствовать индустрию. Он разрабатывал идею промышленной стандартизации, а также предложил одну из первых коллекций мебели для массового производства.

Эктор Гимар стал одним из ведущих архитекторов во Франции начала XX века. Он строил виллы и особняки, жилые дома и кафе, проектировал металлические решетки в технике литья, украшения, мебель с его любимыми растительными образами.
В 1895 году муниципалитет Парижа объявил конкурс на создание входов строящихся станций метро. Главный приз получил архитектор по фамилии Дэрэ. Проект Гимара показался многим слишком уж фантастическим, но… Президент Административного комитета метрополитена, богач Адриан Бенар, был большим поклонником Гимара и поспособствовал тому, чтобы заказ перешел к его любимцу. Гимар предложил смелые и утоненные решения, основанные на природных формах – бутоны, павлиньи хвосты, стебли растений… Матовое стекло и зеленоватая состаренная бронза делали арки входов будто бы старинными, адаптировали их к облику Парижа тех лет. И в то же время выглядели как ювелирные украшения, созданные не для прекрасной женщины, а для великого города.

Идеи Гимара встретили не только восторги, но и ожесточенную критику. Деятели церкви называли творения архитектора «мерзостью», «кощунством» и отчего-то «развратом». Однако в течение пяти лет Гимар, невзирая на все эти оскорбления, создал входы более чем для шестидесяти станций парижского метро. Правда, многие из них были демонтированы во время Первой и Второй мировой войны, а когда мир оправился от этих катастроф, эти металлические шедевры, сохранившиеся на складах Парижского управления транспорта, «разъехались» по всему миру, включая Россию.

В 1909 году Эктор Гимар женился на художнице Аделине Оппенгейм, дочери американского финансиста, и преподнес своей супруге роскошный подарок. Он спроектировал знаменитый Отель Гимар, где разработал не только образ самого здания, но и интерьер вплоть до мелочей. А еще Отель Гимар стал одним из первых строений, где есть лифт – до того первые модели лифтов применялись только в высотных зданиях.

Сальвадор Дали называл творения Гимара символом духовной стойкости – в те дни, когда духовная стойкость требовалась самому архитектору. Гимар был непростым человеком, часто не находил поддержки и финансирования. В зрелые годы, когда стиль ар нуво уже приелся публике, он практически остался без заказов – блестящие дни успеха и славы прошли. В конце 30-х годов над Европой нависла страшная тень немецкого фашизма. И если многие еще пытались закрыть глаза на эту угрозу, убедить себя в том, что их за пределами Германии не касается, Гимар не мог оставаться слепым и равнодушным – его жена была еврейкой. В 1938 году супруги Гимар переехали в США. Архитектор был уже немолод, в США его никто не знал. После четырех непростых лет он скончался в отеле «Адамс» в Нью-Йорке. В его родной Франции об этом узнали только после войны. Как и о том, что некоторые постройки Гимара безвозвратно утеряны…

Вдова Эктора Гимара передала работы своего супруга – сохранившиеся предметы мебели, украшения, эскизы – нескольким французским музеям. После многих лет критики, непонимания и угроз сноса входы в парижское метро были объявлены национальным достоянием.

Архитектор киногородка «Каливуд» предложил изменить название проекта

Проект будущего киногородка пока находится на этапе творческого осмысления, рассказал «Газете.Ru» Артур Сарниц. При этом архитектор заявил, что название «Каливуд» необходимо заменить. Не исключено, что к выбору подключат самих жителей Калининграда, например, посредством опроса.

«Я не имею никакого отношения к названию. «Артур Сарниц – Кенигсберг» всего лишь проектная группа, и мы выполняем условия договора. «Балтик Синема» или «Кенигфильм», на мой взгляд, намного лучше, — сказал он.

— Думаю, стоит сделать опрос и даже не один, чтобы калининградцы и калининградки смогли выразить свое мнение».

Согласно тендеру, на который первым обратил внимание портал «Новый Калининград», за 400 тыс. рублей компания Сарница должна представить план киногородка и альбом с планами и видами. Киноплощадка расположится на улице Нарвской, 56, где находится офис Кафедрального собора, заказчика проекта.

В киногородке планируется разместить два съемочных ангара площадью 1500 и 1000 квадратных метров и гостиницу мотельного типа. Саму территорию облагородят: сделают декорации фасадов «в стиле европейского городка» и проложат брусчатые улицы. По словам Сарница, на этом месте также появится прогулочная зона для жителей города и туристов.

Говоря о сроках реализации «Каливуда», архитектор отметил, что на реставрационные работы потребуется «год-полтора».

«Нужно понимать, как строятся декорации. Мы с такими проектами уже работали не раз. Мы это все быстро сделаем в лучших традициях, это я могу обещать», — добавил Сарниц.

По условиям контракта, проект киногородка нужно подготовить за три недели после получения предоплаты. В пресс-службе Кафедрального собора отметили, что кинопроизводство станет одной из функций обновленного пространства. Помещения, в которых сейчас располагается офис собора, будут реконструировать. О строительстве новых объектов речи не идет.

«Мы ничего не строим. Мы реконструируем помещения на Нарвской, где находится офис собора, потому что многие из них непригодны для эксплуатации», — объяснили в пресс-службе Кафедрального собора.

Артур Сарниц — архитектор из Калининграда. В 2015 году его компания получила форт №11, или «Денхофф», (с 2007 года имеет статус объекта культурного наследия) в аренду на 49 лет. На территории форта планируется создать музейно-выставочный комплексы истории военных событий, детский развлекательный центр с мини-зоопарком, «тропой следопыта» и оборудованной площадкой для подвижных игр и отдыха. Кроме того, на территории форта ожидается создание конференц-зала и творческих мастерских. К работе над проектом до сих пор не приступили: в 2020 году Сарниц рассказал, что на восстановление «Денхоффа» ему не хватает средств.